Галина Панычева
Психология детских рисунков
Очень часто детские рисунки сравнивают с произведениями искусства первобытных народов. Первобытное искусство также берет свои объекты из среды воспоминаний, и только в ограниченном числе случаев - из среды непосредственных созерцаний. Первобытное искусство отдает предпочтение наиболее интересным объектам. Изображение человека и животных предшествует в первобытном искусстве так же, как и в рисунках детей, всяким другим изображениям: здесь отдельный человек, когда он изображается изолированно, даже в весьма совершенной стадии развития, всегда изображается en face, животное же в профиль, это обусловливается тем, что в воспоминаниях о человеке над всякими человеческими образами господствует воспоминание о переднем виде человека; наоборот животные представляются нашему взгляду чаще всего в профиль, то есть в положение при котором яснее всего видна их общая форма. Кроме всех этих детских черт, рисунки дикаря не всегда, но в отдельных случаях, напоминают детские рисунки еще одною важною особенностью, а именно схематичностью, то есть изображением форм посредством простейших линий и контуров, совершенно независимо от действительных соотношений, а так же изображением мест соединения предметов знаками, носящими скорее характер символов памяти, чем воспроизведения предметов. Однако часто подобные схематические картины в действительности совсем не являются собственно произведениями искусства: тогда они или непосредственно принадлежат к области картинного письма (петроглифов, или же, по крайней мере, по своему психологическому значению родственны знакам последнего; они не воспроизводят предметы, а скорее обозначают их с помощью каких-либо значительных признаков. Это становится еще более очевидно, если у нас, кроме этой первобытной картины, имеются более совершенные произведения собственно искусства, того же происхождения, что и вышеупомянутые картины, сходные с детскими рисунками; при этом безразлично, будут ли эти произведения изображениями человека и животных, или же более или менее художественным орнаментом. Громадная разница между ребенком и дикарем, идеографические рисунки которого на песке, коре деревьев или камне похожи на рисунки ребенка, заключается в том, что ребенок вообще не может изобразить более сложных объектов искусства, тогда как дикарь обыкновенно отказывается от их изображения только вследствие мимолетных целей, преследуемых им. Но нельзя не согласиться с тем, что в сознании ребенка, сделанный им рисунок является гораздо более идеографической картиной, чем произведением искусства. Ребенок хочет первым долгом выразить то, что кидается ему в глаза в рисуемом объекте, что притягивает его интерес. Однако намерение сделать свою картину как можно более похожей на действительность едва заметно. Точно так же ребенок почти не поддается тому заблуждение, что его картина, похожа на действительность. Значит по своему психологическому значению, рисунки ребенка по отношению к картинному письму представляют столь же малую аналогию, как это последнее к первобытному искусству. Пожалуй, еще вернее определить их, как такую ступень, первобытного искусства, на которой искусство и картинные значки еще не отделились друг от друга, вследствие того, что здесь еще нет присущей будущему искусству деятельности, ни в коем случае не носящей характера идеографической символики. У примитивных народов, вероятно, всегда имеется различие между этими обеими областями. Таким образом, ребенок стоит на ступени развития, которая предшествует первой доисторической эпохе, поддающейся точному наблюдению. При этом предполагается, что эти рисунки также не принадлежат к тому более позднему периоду развития, когда определенные художественными целями возбуждения подчиняются влиянию окружающего. Поэтому первые рисунки ребенка являются произведениями искусства только в очень ограниченном смысле. Конечно, ребенок, уже вследствие того, что делаемый им рисунок возбуждает его фантазию, вносит в созданную им картину собственную жизнь. Но это оживление происходит здесь, как и везде в картинном письме и во всех его метаморфозах, только вследствие впечатления, производимого рисунком. Оно или совсем, или почти совсем не действует при возникновении последнего. Впервые возникает оно под влиянием стремления зафиксировать во внешнем рисунке приковывающие интерес воспоминания. Сходство же рисунка с предметом имеет своей основой то, что в таком случае рисунок более всего напоминает объект. Но когда рисунок занесен уже на бумагу, он возбуждает в ребенке те же чувства и представления, что и сам предмет; расплывающиеся картины памяти, окружающие примитивную схему рисунка, оживляют его точно так же, как и игрушку, которая, собственно говоря, в своей основе является таким же рисунком воспоминания о предмете. Но только к рисунку присоединяется сознание, что этот объект игры создан собственной рукой; вследствие этого в дальнейшей стадий этого развития возникает стремление изменить рисунок таким образом, чтобы сделать его возможно более, похожим на действительность, а это опять усиливает действие чувства. Только вследствие этого объект игры, бывший первоначально рисунком, действительно превращается в объект зарождающегося искусства.
Публикация «Психология детских рисунков» размещена в разделах
- Работа психолога в ДОУ
- Рисунки. Выставки детских рисунков
- Темочки
- Конкурс для воспитателей и педагогов «Лучшая методическая разработка» март 2016
Очень трудно указать на какой-либо из многочисленных детских рисунков, предлагаемых различными наблюдателями, как на продукт абсолютно самостоятельной склонности к искусству, к первому опыту произведения которого ребенок не был бы и побужден извне, при чем ему бы не указывали на изображаемые предметы или модели, и не водили бы его рукой.
Вообще сомнительно, может ли ребенок в возрасте от трех до шести лет, то есть, когда эти рисунки принимаются за первичную проблему начинающейся художественной деятельности, изображать на рисунке какие-либо формы без внешнего побуждения и помощи.
Этим, наконец, расшатывается столь часто утверждаемая аналогия между произведениями искусства ребенка и примитивных народов. Но точно так же сомнительно, можно ли рассматривать подобные рисунки в качестве примеров творений детской фантазии, и если можно, то в какой степени являются они таковыми. Ведь всякая более или менее интенсивная деятельность фантазии вызывается относительно незначительными раздражителями, действующими, как природные силы. Это происходит при игре и при свободном фантазировании ребенка, к которому многих детей приходится усиленно побуждать, пока они не приохотятся к нему. Поэтому ребенок проявляет свою общую одаренность фантазией не в тех рисунках, которые иногда, когда он в известной мере наупражнялся в них, сопровождают то свободное фантазирование, при котором ребенок переносится в выдуманный им мир. Но может случиться, что ребенок будет стараться изобразить на рисунке отдельные образы этого фантастического мира. Но это и происходит весьма поздно; а в тех многочисленных случаях, когда с самого раннего детства не возбуждается особенно сильного стремления к образовательным искусствам, этого вероятно совсем не бывает. В таком случае рисунки ребенка остаются простыми схематическими картинами памяти, к которым фантазия переработки и оживления действительности, в узком смысле, не имеет почти никакого отношения.
Если же что-либо побуждает ребенка на втором году жизни нарисовать какой-либо предмет, например, человеческую фигуру, или если он, вследствие самопроизвольного подражания взрослым, произведет грифелем или карандашом рисовальные движения, то обыкновенно получаются неравномерные каракули, к которым нельзя применить название рисунка.
При этом ребенок, вероятно, подражает только виденным рисовальным движениям, не обращая никакого внимания на продукты своего марания. Поэтому, если мы будем рассматривать последнее в качестве рисунков, оно будет иметь значение только игры случая. О действительном рисовании можно говорить только тогда, когда ребенок старается изобразить предметы таким образом, что нельзя сомневаться в его стремлении изображения их формы. В таком случае речь уже идет не о простом подражании рисовальным движениям, а о попытке изобразить представленные формы. Если предоставить ребенку возможно большую свободу в исполнении, то характерными для этих примитивных рисунков оказываются две особенности. Первая состоит в том, что ребенок рисует, руководясь воспоминаниями. Собственно говоря, срисовать, то есть рисовать предмет, непосредственно сравнивая его во время рисования с картиной, ребенок начинает гораздо позже, и только после выразительного обучения. Вторая особенность заключается в ограничении внимания на определенных предметах или на определенных их частях.
Поэтому рисунки ребенка определяют, во-первых, силу памяти на формы; во-вторых, размеры круга интересов ребенка на различных ступенях его развития. Конечно, при этом надо принимать во внимание, что неумение рисовать препятствует полному изображению картины памяти; поэтому детский рисунок может проявить только весьма шаткую величину верности воспоминаний. Если, например, ребенок нарисует лошадь с числом ног большим, чем 4, то мы можем заключить, что в данном случае он имеет неопределенное представление только о множественности ног. Но если ребенок изобразит эти ноги в виде черточек, то, ни в коем случае нельзя заключить, что картина его памяти подобна этой схем; в данном случае ребенок обращается с подобным рисунком так же, как с объектом, служащим ему игрушкой. В то же время несовершенный рисунок бывает окружен бледными и отрывочными картинами воспоминаний о предметах, которые могут возбуждать то же чувство, что и сам рисунок, хотя ребенок никогда не смешивает свой рисунок с действительностью.
Галина Панычева | Все публикации
