Анна Клименко
Значимость сказки в психологическом развитии дошкольников
Наверное, многие из нас задавались вопросом – в чем секрет детских сказок? Почему из поколения в поколение передаются истории, в которых, казалось бы, мало смысла, как в «Курочке-Рябе», практически нет увлекательного сюжета, как в «Репке» или «Колобке», много жестокости, как в «Змее-Горыныче» и «Красной Шапочке»?
Дело в том, что в волшебных сказках отражен глубинный человеческий опыт прохождения эмоциональных кризисов и преодоления страхов. Каждая из известных волшебных сказок содержит свой «ключ», т. е. информацию о способе проживания определенного кризиса. Специальные исследования показали, что основные сюжеты сказок касаются прежде всего темы кризисов раннего детского возраста и связаны с темой базового доверия к жизни и переработкой символических страхов. Например, «Красная Шапочка» - преодоление страха поглощения, «Крошечка-Хаврошечка» – работа со страхом смерти. Когда ребенок слушает сказку, он исподволь репетирует, тренирует свою способность в будущем проходить через кризис.
Публикация «Значимость сказки в психологическом развитии дошкольников» размещена в разделах
Контакт с глубинным уровнем сказки не так прост. Действительно, события, которые происходят в волшебной сказке, не совсем обычны с точки зрения бытового сознания. Баба-Яга хочет поместить мальчика в печку и испечь его, великан-людоед пытается съесть детей, братья убивают и рубят на куски брата, волк глотает девочку, притворившись ее бабушкой.
Эти действия абсолютно непонятны и враждебны «рациональному» плану сознания, так как они невозможны и недопустимы, если представить себе, что события происходят в реальной жизни, в нашем городе, например. Эти же описания совершенно логичны и «правильны», безусловно приемлемы, когда они «считываются» подсознательными механизмами. Поэтому поколения детей в разных странах слушают эти истории, а взрослые рассказывают их, и, несмотря на «странность» и «жестокость» этих рассказываемых событий, в психике ребенка происходит нечто чрезвычайно важное. Он приучается «разряжать» свои страхи, делать свой эмоциональный мир более гибким и эффективным.
Дети охотно слушают страшные волшебные сказки, в которых с героями происходят ужасные события, иногда даже смерть, но потом герой возвращается живой и невредимый, пройдя через все испытания и победив всех врагов. Они пугаются за героя, сопереживают ему и учатся в символической форме каким-то важным вещам, даже не замечая этого. То, чему они могут научиться в сказках, невозможно полностью заменить рациональным обучением, так как символический план непосредственно обращается к бессознательному.
Главным условием пользования этой эффективной системой является отказ от рациональных (интеллектуальных) интерпретаций и полноценное принятие всей гаммы переживаний, через которые проходит главный герой (речь идет только о древних сюжетах). А наилучший способ употребления — просто слушать и переживать.
Одна молодая мама, заботясь о том, чтобы ее дочка выросла доброй девочкой и не знала о царящих в мире несправедливости и зле, рассказывала девочке сказки, всегда выбрасывая «страшные» эпизоды. Например, девочка в Красной Шапочке не была съедена волком, а убежала. Когда девочке исполнилось пять лет, ее пришлось вести на консультацию к психологу, она была чрезвычайно пугливой и не могла общаться с детьми и взрослыми. Оказалось, что, убирая из сказок «страшные» эпизоды, заботливая мама убрала и нечто полезное: конфликт и способность ему противостоять, способность противодействовать внешнему миру, страх за героя и ожидание развязки, опыт смерти и возрождения. Сказка после таких изменений не смогла выполнять свою психотерапевтическую функцию.
Давайте рассмотрим с такой точки зрения одну из самых знакомых, простых и загадочных сказок – «Колобок».
«Колобок-колобок, я тебя съем» – эту простую присказку говорят разные звери в сказке, пока наконец хитрая Лиса не съедает его. И именно здесь можно обратить внимание на одно из существенных различий «бытового» и «глубинного» опыта.
«Бытовой» опыт заключается в том, что слушающий отождествляет себя с каким-то персонажем, в таком случае другие персонажи — это другие люди, с которыми надо строить отношения, одобрять или не принимать их поведение, устанавливать с ними контакты или избегать их.
С точки зрения «глубинного» опыта все персонажи сказки — это проекции собственного «Я». И тогда, если я становлюсь на сторону одного персонажа и не принимаю действий другого, если я начинаю защищать одного персонажа от другого, противодействуя сюжету, я фактически борюсь против самого себя. И не всегда понятно сразу, действительно ли эта борьба так уж необходима.
Например, в сказке «Колобок», если я борюсь с Лисой, я защищаюсь от собственной активности. Если ребенок не решается съесть колобок, он не решается так же проявить свои интересы, позаботиться о них в контакте с другими детьми, действует только через механизмы избегания.
Парадокс сказки в том, что существуют одновременно оба плана — бытовой и глубинный, и результирующая не так уж проста.
Другой пласт этой сказки связан с темой поедания.
Обратимся к параллелям из детского поведения. «Ах, какой вкусный, так бы и съел», — часто такие слова можно услышать в игре родителей с ребенком. И малыш говорит маме с ужасом и восторгом: «Мама, съешь меня». Такую игру дети начинают в 2—2, 5 года и продолжают до 4—5 лет. Малыш протягивает маме руку или палец, или стремится быть съеденным всем телом. Другая известная родителям и воспитателям игра, в которую играют дети постарше — это «Волк и Красная Шапочка». Ребенок просит, чтобы взрослый «набросился» на него, догнал, накрыл покрывалом, говоря при этом: «Я тебя съем». Оказавшись под одеялом, ребенок борется и самостоятельно выбирается наружу.
Эти игры символически воспроизводят несколько важнейших для маленького человека событий. Наиболее понятный из них — это процесс символических родов. Оказавшись под одеялом, ребенок как будто символически снова возвращается к маме в утробу, а затем «рождается», «отрабатывая» травматический опыт рождения. И в символической форме устанавливая (восстанавливая) контакт с мамой. Это переживание служит одним из основных для формирования чувства уверенности и надежности всего мира, чувства уверенности у ребенка в себе самом, своем теле, своей способности быть в контакте с окружающим миром. Тема «съедания» таким образом оказывается связана с темой принятия, контакта с мамой, контакта с собственным телом. Съесть, быть поглощенным — для метафор глубинного плана — это прямой эквивалент полного и бесконфликтного принятия и соединения.
Но вернемся к исходному сюжету. Можно проанализировать его глубинные корни и с другой стороны. Для этого воспользуемся аналогией из мифологических представлений древних.
Известно, что на Ближнем Востоке в древности часы дня обозначались животными. Час, когда встает солнце, обозначался, например, в Древнем Египте иероглифом, изображающим животное, похожее на зайца. И этот иероглиф переводится как «встреча» или «восход».
Таким образом, наш заяц из сказки оказывает достаточно непростой фигурой. И привычный сюжет разворачивается непривычной стороной.
Каждое утро Старик и Старуха пекут новенький КОЛОБОК-СОЛНЦЕ, и он выкатывается из окошка на свою дорогу, а вечером НОЧЬ поглощает его, уставшего за день. Но утром новый Колобок выкатывается молодой и свежий, прямо из печки.
Конечно, дети не могут знать о существовании этого мифа, но на подсознательном уровне эта тема проявляет себя. И точно так же дети не могут знать на сознательном уровне о символическом значении поедания, но на некотором бессознательном уровне это знание имеется.
Так в сказке объединяются телесный план и духовный план древнего мифа. С этой точки зрения становится понятно, почему рискованно переделывать такого рода сюжеты. Меняя систему отношений между персонажами, любое изменение затрагивает слишком большое количество связей, и стройность соответствия разных «планов» может быть нарушена.
